Средневековая история. Цена счастья - Страница 32

К оглавлению

Как страшно знать, что за твое решение отдадут свои жизни десятки тысяч людей…

В серых глазах мелькнула искра понимания.

– Казнить. Немедленно.

И все же Ганц еще колебался.

– Может быть, пощадить детей…

– Я пощадил близнецов. Остальные же…

– Другое государство, монастырь… заточение…

– Авестер, побег… нет. Выполняй.

Ганц кивнул:

– Слушаюсь, ваше величество.

И подумал, что в принципе дети Ивельенов ничем не отличаются от мальчишек и девчонок из его «Тримейн-отряда». Которые мерзли и мокли, рисковали жизнью, голодали и воровали… просто одни родились на помойке, а другие – в семье герцога. Но если погибают первые, то почему нельзя погибнуть вторым?

Грех?

Альдонай простит, Мальдоная не осудит.

Страшный грех.

– Ваше величество, – выпрямился Ганц. – Я должен сообщить вам страшное известие. Семья герцога Ивельена, получив известие о покушении на графиню Иртон, решила съездить к ней. Выразить соболезнования и заодно показать больную девочку докторусу-хангану. К сожалению, по дороге лошади чего-то испугались и понесли. Карета упала с обрыва – и никого спасти не удалось, кроме двух близнецов, которые чудом остались в живых.

– И которых заберет к себе графиня Иртон.

– Ваше величество?

– Не я же…

Эдоарду странным образом стало чуть легче.

– Далее я предлагаю объявить, что вашему величеству стало плохо от этих известий. И вы слегли в постель. После чего я потихоньку переловлю оставшихся…

– Покушение возможно?

– Да, я предполагаю.

– А мне лежать и ждать убийц?

– О нет, ваше величество. Вы светловолосый и сероглазый, у вас хорошее телосложение… и у меня есть идея. Благо в королевских покоях должны быть тайные ходы…

Идею Эдоард выслушал. И одобрил. Все равно надо было переловить всех заговорщиков. Лучше – раньше. Из Стоунбага лишнего слова не вырвется, от королевских представителей и вирман тоже – понимают, чем рискуют.

Но длительность сохранения тайны обратно пропорциональна количеству посвященных в нее людей. А потому – надо бить в ближайшее время. Или дать заговорщикам ударить – и схватить их на месте преступления.

Чего уж проще.

Лиля, если бы ее кто-то посвятил в этот план, сказала бы, что он не нов в истории. И в ее мире такое проделывал некто Иван Грозный, благополучно передавивший всех заговорщиков и померший своей смертью.

Эдоард смотрел на дверь, которая закрылась за Ганцем.

Было ему тошно? Еще как.

И чудились в полутьме комнаты синие глаза Джессимин.

Как ты можешь быть таким жестоким, мой золотой принц?

Могу, моя королева. Могу, мое ясное солнышко. Я приговорил к смерти свою дочь и внуков, да. Но ведь не я начал первым. Я невиновен в смерти Эдмона, видит Альдонай. Но Амалия решила мстить… и ладно бы мне!

Увы, любой король – прежде всего король, а потом уже человек. И грязные, кровавые, жестокие решения – это прерогатива короля, который будет принимать их, чтобы через тысячу лет какой-нибудь сопляк сказал: «Ужасная жестокость!» И ни секунды не задумался, что появился на свет благодаря такому вот Эдоарду, который не только принимал страшные решения, но и не стеснялся их исполнять.

Ну и плевать на его мысли. Главное – что такой мальчишка рано или поздно будет, а что там станут думать потомки… Были бы!

И была бы Ативерна. Это – главное.

Лиля ждала Ганца за дверью королевской спальни. И вопросы посыпались одновременно:

– Что с Ивельенами?

– Он будет жить?

– Как мои люди?

– Что ждать от королевского здоровья?

Мужчина и женщина заговорщически переглянулись и фыркнули. Потом Лиля взъерошила волосы и отчиталась:

– Жить будет. Хворь у него хоть и болезненная, но жизни сильно не угрожает. Тут главное – не запускать. Тогда где-то дней за десять – пятнадцать встанет на ноги.

– А передвигаться?

– В любое время. Но лучше с помощью и под обезболивающим. Первые дни вообще лучше полежать.

– Ага…

– А Ивельены?

– Всех казнят. Романа и Джейкоба отдадут вам на воспитание.

– Мне? Как?! Казнят?!

Ганц удивленно посмотрел на графиню.

– Ваше сиятельство, а смуты и бунты – лучше?

Лиля спрятала лицо в ладонях.

– Но дети…

– Вы же сами все знаете.

Лиля вздохнула. Развернулась… Ганц поймал ее за опустившуюся руку.

– Ваше сиятельство…

И таким постаревшим в один миг показалось ему лицо графини.

– Не надо, Ганц. Я ничего не сделаю. Мне просто больно… пусти.

Спустя час личный камердинер короля, доверенный и даже посвященный в некоторые секреты, нашел графиню Иртон скорчившейся на подоконнике за занавеской.

Женщина выглядела краше в гроб кладут. Лицо осунулось. Между бровями маленькая морщинка, на щеках следы от слез…

– Ваше сиятельство, пожалуйте к его величеству…

Лиля слезла кое-как с подоконника, поправила платье… и не удержалась.

– Как вы думаете, жестокость – это привилегия королей?

Старый слуга не удивился. За свою долгую придворную жизнь он и не такое слышал.

– Я думаю, ваше сиятельство, это беда всех королей.

Эдоард пристально посмотрел на Лилю, когда она вошла в комнату.

М-да… Плакала? Волосы растрепаны, глаза больные и красные…

– Что случилось, графиня?

– Все в порядке, ваше величество.

– Неужели?

Лиля опустилась на колени рядом с кроватью.

– Ваше величество, отпустите меня домой? В Иртон?

– Почему?

Лиля молчала.

– Графиня…

Это было произнесено настолько жестко, что Лиля вздохнула.